Название: Любовь и немного клея
Автор: +Lupa+
Бета: Bianca Neve
Размер: мини, 2 408 слов
Персонажи: мистер Голд/Лейси (Белль)
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Он преодолевает искушение взмахнуть рукой и при помощи магии сделать чашку целой. На ней не будет ни трещин, ни сколов… Но почему-то Голду кажется, что с клеем надёжней, и он продолжает свою кажущуюся бесконечной работу»
Примечание/Предупреждения: попытка изнасилования
Голд сидит, низко склонившись над столом. На истёртую и изрезанную, залитую кислотой и какой-то краской поверхность перед ним ярко светит настольная лампа.
Голд работает.
Он близоруко щурится в свисающую со стального ободка лупу и, держа пинцетом крохотный кусочек фарфора, аккуратно наносит на его края водостойкий клей.
Работа медленная, кропотливая, но Голд никуда не спешит. У него вся ночь впереди.
Он вспоминает…
Эта девушка сразу понравилась ему своей бесшабашной храбростью. Вот так, словно в омут головой, согласиться пойти с ужасным тёмным магом, чудищем, которым пугают непослушных детей, — это в равной степени могло быть отвагой и глупостью. Но девушка не показалась ему глупой.
Поначалу Румпельштильцхен находил извращённое удовольствие, пугая её своими — чаще выдуманными — злодеяниями. Конечно, никаких младенцев он не ел. Но было так забавно наблюдать, как она вздрагивает, как её глаза расширяются, как у затравленной собаками лани.
Вскоре ему прискучила эта забава.
Да и Белль перестала пугаться, так же скоро раскусив его обман. Но чашку с отбитым краем — память о самом сильном её испуге — Румпельштильцхен всё же сохранил. И посмеивался, отпивая крепко заваренный чай и вспоминая виноватое лицо Белль.
Тогда он даже предположить не мог, чем для него станет эта чашка.
И кем станет для него Белль.
От долгого сидения у Голда затекает шея, он морщится и крутит головой. Донышко готово, но остались ещё стенки и ручка, и нужно собрать узор… На стене за его спиной громко тикают часы: два часа ночи, самый тихий час.
Час, когда оживают кошмары.
Тёмный всегда думал, что самый ужасный миг в своей жизни он уже пережил — когда не удержал сына, когда голыми руками рыл землю в воронке, ломая толстые чёрные ногти и не ощущая боли.
Оказалось, что жизнь ещё может преподносить ему сюрпризы.
Он сразу почуял угрозу, когда эта принцесса исподволь, невзначай прокралась в его сердце. Румпельштильцхен так привык к ней, что заранее устрашился потери. Он всё равно должен был потерять её рано или поздно — человеческий век так короток, а он… он будет жить вечно. Ну, или пока не найдёт Бея.
Отпуская Белль, Румпельштильцхен надеялся, что это будет легко.
Что потом ему станет легче — в конце концов, разве мало он видел принцесс? И все они рано или поздно становятся королевами. Иногда — злыми. Может быть, однажды Белль тоже позовёт его, чтобы заключить сделку.
Но всё равно стоял в башне и смотрел в окно, как обычный влюблённый осел.
Белль вернулась — и всё уничтожила.
Много позже Румпельштильцхен понял, что она ничего не знала, не думала, что для него это так важно — его магия. Но тогда…
Тогда он стоял, вытянувшись струной, а Белль бросала ему в лицо самое ужасное обвинение, будто кто-то подсказал ей это единственное оружие против его безумия, против его хитрости и злобы.
Трус.
«Этот трус и дезертир, Румпельштильцхен», — слышал он в её голосе десятки шепотков за спиной. «Я не хочу быть женой труса!» — ловил он далёкий крик своей умершей любви. «Ты трус, папа», — наотмашь били его последние слова сына.
Белль вырвала себя из его сердца.
Вырвала с мясом, и раны едва-едва зарубцевались, и всё потекло по-старому. Не хватало только перестука каблучков в пустынных залах, звонкого смеха да смутного женского силуэта на подоконнике, с очередной книгой в руках, полускрытого тяжёлыми шторами. Не хватало Белль. Румпельштильцхен заново привыкал к одиночеству, обрастал бронёй и прятался за плотным щитом насмешек и сарказма.
А потом в замок пришла Регина, и Румпельштильцхен сразу понял — случилась беда.
Никогда ещё это не было так тяжело — маска трещала по швам, обнажая кровоточащее нутро, а Регина наслаждалась его страданием, вонзая шпильки ещё глубже, рассказывая о смерти Белль во всех леденящих душу подробностях.
Самый ужасный миг.
Не будучи провидицей, Белль предсказала ему будущее. Бесплодные сожаления да разбитая чашка. Он был жалок.
Белль победила Тёмного. Убила без помощи волшебного кинжала.
— Это навсегда, — тихо плакал Румпельштильцхен, водружая чашку на постамент.
— Это навсегда, — стонали стены опустевшего и притихшего замка.
— Это навсегда, — первое, что подумал Голд, услышав имя «Эмма».
Короткая летняя ночь быстро заканчивается, и за окном разгорается яркая узкая полоска рассвета. Но Голд ещё не закончил собирать тонкие синие веточки и боится отвлечься, ошибиться, нарушить гармонию. Он преодолевает искушение взмахнуть рукой и при помощи магии сделать чашку целой. На ней не будет ни трещин, ни сколов… Но почему-то Голду кажется, что с клеем надёжней, и он продолжает свою кажущуюся бесконечной работу.
Возвращение магии словно вдохнуло в Голда новые силы. И новую радость. Белль была жива, была с ним, и оставалось совсем немного. Он вернул любовь, скоро он вновь обретёт сына — и получит, наконец, своё собственное, выстраданное «долго и счастливо».
Судьба снова посмеялась над ним.
Не только магия имеет свою цену. Всякий поступок в прошлом, как оказалось, тоже ложится на чашу весов.
То, что Белль его не помнит, не укладывалось у Голда в голове. Как? Как это возможно? Он бы смирился с тем, что она его ненавидит, он бы знал, за что борется. Но это… Это было похоже на попытку пробить хрупкой фарфоровой вещицей бетонную стену. Бессмысленно и жестоко.
Когда Белль отшвырнула чашку, и брызнули во все стороны осколки, Голд подумал, что спит. Он даже ущипнул себя. Если бы это был сон… Он бы радовался кошмару, как ребенок. Но всё было наяву, и Голд просто ушёл. Потому что это было невыносимо. Потому что даже у него есть предел.
А Белль даже не поняла, что она сделала.
Голд заканчивает с узором и переходит на оставшиеся стороны чашки. Это самое сложное — они абсолютно, девственно белые, и подобрать осколки друг к другу почти нереально. Словно пытаешься склеить измельчённый в шредере чистый лист, где ничего ещё не написано. Но Голд — тот ещё упрямец, и над склеенным донышком миллиметр за миллиметром поднимается фарфоровая стена.
Голд совсем не знал Лейси. Он не понимал её, не узнавал — и даже в некотором роде осознал, что чувствовала Белль, когда очнулась в больнице, ничего не помня, окружённая, как ей казалось, чужими людьми.
Эта женщина была полной противоположностью той девушке, которую когда-то полюбил Румпельштильцхен.
Она зарабатывала игрой в бильярд, она красилась и одевалась так, словно намеревалась сниматься для «Плейбоя», — и Голд ни разу не видел её без стакана. Это была не Белль, это был кто-то другой. Кто-то, кого Румпельштильцхен вряд ли смог бы полюбить.
И она обманула его, о, как она его обманула! Там, в грязном проулке, Голд снова медленно умирал, глядя, как нежные губы Белль, спрятанные под слоем вульгарной кровавой помады, терзает рот какого-то мужлана.
Голд готов был сорваться в пропасть.
Так просто было вспомнить, что он — тот самый Тёмный, детская страшилка, перед которой трепещут короли и рыцари. Голд уже почти упал, он сжал руку, представляя в ладони скользкий противный язык, который этот пьяный идиот, шериф из сгинувшего в проклятье другого Ноттингема, распускал в прямом и переносном смысле… И не смог.
Когда-то, кажется, совсем в другой жизни, Белль просила его хотя бы попробовать стать лучше. Тогда Голд ничего не обещал ей. А сейчас пообещал себе самому. Чтобы наверняка. Потому что всякая нарушенная клятва сильнее всего била самого Румпельштильцхена. Хоть это-то он успел понять за все столетия своей невыносимо долгой жизни.
Поэтому он отвёл Лейси в её отель и отправился домой. Голду хотелось разнести всё вдребезги, раздробить, раскрошить в труху… Вместо этого он опустился в кресло — и просидел так до самого утра.
Понимание настигло его, как молния. Ах, как легко любить правильную девушку — сильную, смелую и добрую, сумевшую разглядеть немного человечности в сердце даже у темного мага! Как легко равняться на неё и стараться быть лучше, чем ты есть, когда перед глазами такой пример! И как легко не заметить, отказаться замечать, что глубоко внутри Лейси прячется его возлюбленная. Нужно только суметь её разглядеть.
Храбрость переросла в опасные игры с пьяными завсегдатаями бара, дружелюбие — в распущенность, а мечтательность — в алкоголизм. Но это всё равно Белль.
— Ты трус, Румпельштильцхен, ты просто трус, — бормотал Голд, бездумно глядя на сверкающий золотом набалдашник. — Как был трусом, так им и остался.
В последующие дни он искал встречи с Лейси, ничем не выдавая, что его задел её поступок. Они сталкивались на улице, в баре, возле отеля. Голд приглашал её на обеды и прогулки, помогал справиться с заевшей дверью и пьяную провожал до номера. Лейси смотрела на него с понимающей усмешкой, но не возражала.
Перелом наступил в одну из ночей, когда Голд упустил Лейси из виду, и она исчезла из клуба. Она всегда уходила внезапно, не прощаясь — просто бросала кий и растворялась в извивающейся на танцполе толпе. Но Голд обычно был начеку.
А тут…
С лихвой расплатившись с барменом, Голд вышел через заднюю дверь, не сомневаясь, что найдёт Лейси именно здесь — не держащуюся на ногах и судорожно заталкивающую выигрыш в декольте. Она уходила этим путём специально, чтобы её не ограбили недовольные проигравшие.
На сей раз всё было не так.
Уже на пороге Голда встретил отчаянный женский крик, и он поспешил в ту сторону, кляня свою хромоту и молясь всем богам, чтобы не было слишком поздно.
Он не опоздал.
Группа юнцов окружила кого-то, лежащего на земле, свистя и подбадривая. Голд врезался в толпу, яростно размахивая тростью направо и налево. Не ожидавшие нападения ублюдки прыснули в стороны, и Голд увидел на асфальте Лейси, почти полностью скрытую за спиной какого-то урода. Издав дикий крик, Голд отшвырнул насильника прочь.
— Твою мать, Тёмный! — завизжал урод, в котором Голд без труда узнал парня, которого Лейси сегодня обчистила буквально до нитки. — Бежим!
Голду даже не пришлось воспользоваться магией — репутации было достаточно.
Убедившись, что в переулке никого не осталось, Голд упал на колени рядом с телом Лейси. Она была без сознания. Он наскоро осмотрел её, пришёл к выводу, что действительно успел вовремя, и немного успокоился.
Густые каштановые волосы Лейси… нет, Белль, — полоскались в грязной луже. Голд ласково провёл по ним ладонью, очищая. Он мог бы наколдовать носилки и отбуксировать Белль в больницу, но вместо этого магией увеличил свою силу и поднял Белль на руки.
И нёс на руках до своего дома.
Хотя нога почти убивала.
Пробуждение Лейси совсем не походило на то, как это обычно бывает в сказках, — никаких бросаний на шею, никаких поцелуев и обещаний любви до гроба.
— Какого чёрта ты лезешь в мою жизнь?! — рявкнула она, едва придя в себя и, видимо, мигом оценив обстановку.
— Я спас тебя, — спокойно напомнил Голд.
Он сидел на стуле рядом со своей кроватью, куда всего несколько часов назад уложил Лейси, и терпеливо дожидался, когда она очнётся — или, вернее, проснётся от тяжкого похмельного сна.
— А я тебя просила?! — ещё громче завопила Лейси, резко сев и повернувшись к нему. — Это не твоё дело.
— Не было бы моё, — так же спокойно ответил Голд, — если бы на тебя не напали. Но это был лишь вопрос времени.
— То есть ты намекаешь, что я сама виновата? — задохнулась Лейси.
— Да, — тяжело припечатал Голд. — Почему-то из всех девушек Сторибрука эти негодяи выбрали тебя. Скажешь, что это совпадение?
— Вот только не надо читать мне мораль, — пренебрежительно протянула Лейси. Похоже было, что она совсем оправилась — во всяком случае, на её лице не было заметно никаких следов нынешней бурно проведённой ночи. — Ты ничего обо мне не знаешь.
— Ну так расскажи, — предложил ей Голд.
— Тебе? — фыркнула Лейси. — Да ты вообще не имеешь представления о том, каково это — жить впроголодь, потому что твой отец — грёбаный мечтатель, который просто не в состоянии отложить хоть немного денег. Каково ходить в обносках и не видеть ничего, кроме этих чёртовых роз, кроме этого чёртова фургона! — почти в истерике выкрикнула она. — Да, я виновата. В том, что не хочу жить так, как мой отец. Я зарабатываю деньги на бильярде — и что? Я пью и вешаюсь на любого, у кого шевелится в штанах, — потому что умираю в этом затхлом городишке! Потому что отсюда не уехать! — Лейси замолчала, будто выдохлась. — Я пью, чтобы не видеть всего этого. Чтобы не думать ни о чём, — тихо закончила она.
— Почему бы тебе не устроиться официанткой, как Руби? — после паузы спросил Голд, с трудом сдерживая себя, чтобы не бросить к ногам этой несчастной девушки все сокровища мира.
И чтобы не рассказать ей о том, насколько хорошо он знает, каково это — жить впроголодь.
— Ну да, конечно, — в голосе Лейси было столько презрения, что его бы хватило на десяток Злых Королев. — Ты в курсе, сколько получает официантка? Весь мой заработок уходил бы на оплату комнаты.
— Я могу дать тебе работу, — сказал Голд и поднял руку, предупреждая сальные ухмылки и скользкие намёки. — Мне тяжело с моей ногой, — он демонстративно постучал об пол тростью, — стоять за прилавком. И я бы не отказался, если бы в моём магазине работал кто-то более… располагающий к себе. Как ты на это смотришь?
— Ммм… Заманчивое предложение.
Лейси села, свесив ноги с кровати, и посмотрела на Голда, склонив голову набок.
— Но у меня одно условие, — предупредил Голд. Лейси заранее скривилась. — Никакого алкоголя на работе.
Повисла долгая пауза.
— Я согласна, — наконец ответила Лейси.
Чашка почти готова. Голд проводит пальцем по кружевному краю и начинает методично собирать ручку, не обращая внимания на то, что давно уже минул срок открывать магазин, что на улицах стало привычно шумно, что у него невозможно ломит спину и слезятся глаза. Он знает, что должен закончить.
Лейси продержалась неделю.
В понедельник она не пришла на работу, и Голд прекрасно знал, где её искать.
Как ни странно, он ошибся.
Её не было ни в «Кроличьей норе», ни в одном из переулков по соседству. Голд обшарил их все. Бармен сказал, что не видел её с прошлого понедельника — с того дня, когда она встала за прилавок ломбарда мистера Голда.
И Голд направился в отель.
Он ловил на себе недоумённо-неприязненные взгляды, но плевать на них хотел. Руби косилась на него удивлённо и немного с сочувствием — будто знала всё, что происходит. Лейси отказалась ему открывать.
Голд вышиб дверь магией.
Лейси обнаружилась на полу под окном. Она была в одном нижнем белье и прижимала к груди полупустую бутылку дешёвого виски. Стакан валялся неподалеку.
— Ну давай, уволь меня, — прохрипела она вместо приветствия.
— С какой стати? — Голд прошёл через всю комнату к ней и мягко отобрал бутылку.
— Потому что я плохая девочка, — цинично усмехнулась Лейси. — Я алкоголичка без морали и тормозов, долбанутая дочка цветочника, которую упекли в психушку, когда она начала ловить чертей по подворотням. Я не заслуживаю второго шанса.
— Ты просто дура, — сказал Голд. — Проспись. Я жду тебя завтра. Сперва зайдёшь ко мне домой, я дам тебе зелье от зависимости. И кстати, можешь опоздать на час.
И он ушёл, оставив Лейси рыдать в полумраке безликого номера.
Ручка встаёт точно на место. Голд придирчиво осматривает чашку, ещё раз на всякий случай промазывает все швы клеем и ставит готовую работу на стол — сушиться. Завтра он нальёт в чашку воды, чтобы посмотреть, не протекает ли где.
Голд устало откидывается на стуле и трёт воспалённые глаза.
В дверь звонят, и он снимает фартук, берёт трость и идёт к двери, машинально размазывая между пальцами остатки клея.
На пороге стоит Лейси — на ней ни грамма косметики, вместо ставших привычными откровенных нарядов — простое голубое платье, судя по всему, одолженное у кого-то из подруг Руби.
— Привет, — говорит она.
— Здравствуй, Белль, — отвечает Голд.
И Белль не возражает.
|
|