1
Эмма не плачет на похоронах.
Голд не отходит от неё, с минуты на минуту ожидая взрыва, истерики, криков и обвинений — хоть чего-то, но Эмма спокойна и неподвижна, как статуя, её руки мраморно-холодны, а взгляд совершенно сухих глаз не отрывается от могилы.
Голд не знает, о чём она думает. Не знает впервые за много лет. А ведь он привык считать себя проницательным.
Священнослужитель бормочет что-то утешающе-пафосное, вокруг вырытой ямы собралась толпа чёрного воронья — сочувствующие, поправляет себя Голд, это сочувствующие, наши друзья, родственники и подчинённые (он слышит, как они шепчутся: «Ему было всего пятнадцать!», «Какая трагедия!»).
На самом деле, ни у него, ни у Эммы нет друзей и родных.
Раньше он думал, они есть друг у друга.
Раньше — это очень давно.
Сейчас от всего этого остались только ледяные руки Эммы, её пустые глаза, чёрная земля, засыпающая гроб — самый дорогой из тех, что можно купить за деньги, — гул сплетничающих голосов и мраморное могильное надгробие.
«Генри Свон». Так написано на камне.
Когда Голд возвращается домой, Эммы там больше нет. Он долго смотрит на её вещи, на аккуратно заправленную постель, на всю её жизнь, оставленную тут, в его доме, как что-то ненужное и неважное. Потом идёт в кабинет, закуривает и выбирает из своего богатого алкогольного арсенала самый дешёвый виски. Голд даже не раздумывает, кого он собрался поминать: Генри, который за эти годы стал ему почти сыном, Бея, который после бегства Милы так сыном и не стал, Эмму…
Себя.
* * *
Однажды ночью Мила, любимая, почти боготворимая жена, предаёт его, предаёт с Киллианом Джонсом, его же подчинённым, исчезает, унося с собой деньги, документы, важные связи и доверие. Потеря последнего — больнее всего. Голд разрушен, земля под его ногами — плитка, асфальт, натуральный камень дорожек в его особняке — перестаёт быть надёжной опорой. Он даже не находит в себе сил на месть.
Голд считает себя великодушным.
Внутренний голос называет его трусливым.
Когда пятилетний Бей спрашивает, куда делась его мама, Голд отворачивается. Он с головой уходит в работу, пытаясь восстановить то, что разрушил Джонс, вернуть пошатнувшийся авторитет, и почти не видит сына. Бей всё время проводит с нянькой, потом Голд нанимает репетиторов.
Джонсу удалось отхватить себе приличный кусок его бизнеса, но империя остаётся на плаву. Сферы влияния поделены, кровавые разборки остались в прошлом.
Когда Бею исполняется десять, о нём вспоминает Мила и просит Голда отдать ей сына. Голд отправляет его в частную школу.
Впервые увидев Эмму, Голд думает: «О боже, девочка, что ты забыла в этом опасном месте?» Думает, но вслух не говорит. Зачем ему сочувствовать какой-то глупой блондинке с кукольным лицом и красными от стирки руками?
Тогда он, конечно, не знает, что у Эммы просто нет стиральной машины.
Блондинка оказывается не глупой. И совершенно не кукольной. На какой-то миг Голд даже чувствует неприятный холодок под ложечкой, противный трепет, который ощущает каждый трус, когда видит по-настоящему отважного человека.
В том, что он не трус, Голд перестал себя убеждать давным-давно.
Эмма не гнушается ничем, у неё будто бы совсем нет сердца, зато есть маленький сын, которого надо вернуть, и Голд ловит себя на том, что платит ей чуть больше, чем стоит её работа.
Эмма говорит, что Голд — просто человек. Она единственная, кто так говорит.
Эмма собирает его по кускам.
Все восемь лет.
* * *
Через восемь лет из школы возвращается Бей, его совсем чужой сын-не сын, и Голд долго делает вид, что не замечает, что происходит между ним и Эммой. На самом деле, он просто боится, что однажды ночью они просто исчезнут, как исчезли Мила и Киллиан, и кто тогда будет чинить Голда?
Иногда он чувствует себя действительно старым.
У внутреннего голоса, как обычно, есть мнение на этот счёт.
Это длится, и длится, и длится. И длится. Год растягивается, кажется, на целую сотню лет.
А потом, как это часто бывает, всё внезапно заканчивается.
* * *
Голд сидит в своем кабинете, одинокий и старый, и пьёт дешёвый виски, но не пьянеет.
Бей исчез — с деньгами, и с документами, и с важными связями, и с доверием. Бей исчез, Генри, который пытался его остановить, мёртв, Эмма собирается отомстить.
А Голд знает, что она сможет, знает — и боится.
Но не собирается ей мешать.
2
Эмма совсем не чувствует боли.
Это странно, и она почти целый час стоит перед зеркалом, тщетно ища в своём лице признаки горя, печали, страдания. Хоть чего-то. Ищет и не находит.
Её строгое чёрное платье — идеальный баланс между красотой и мрачным требованием момента — сидит превосходно, шляпка и вуаль подобраны со вкусом, простые чёрные лодочки блестят. Сегодня похороны её единственного сына, и Эмма неторопливо наносит макияж. Лёгкая, в общем-то, работа: ей не нужно маскировать синяки под глазами, следы слёз, преждевременные морщины — она так же красива, как была до смерти Генри.
Красива и совершенно пуста.
Эмма не курит — бросила, выйдя из тюрьмы, не пьёт, ест только здоровую пищу и занимается спортом. В свои тридцать два она выглядит на двадцать пять.
Как будто теперь это имеет значение.
* * *
Она попадается по-глупому, по-идиотски, и никогда не винит в этом никого, кроме себя. Даже того мальчика — полузабытого и такого же нелепого, как вся юность Эммы, — который подбил её на ограбление. Ограбление. Подумать только, как громко звучит! На самом деле они были пьяными и бестолковыми, а часовой магазин казался доступным, а приятель её паренька обещал приличные деньги — ну, тогда эти деньги казались приличными…
А потом паренёк испаряется, остаются только она и полицейские, и она настолько пьяна, что всё время хихикает. Всё время, пока не просыпается в камере. В полицейском управлении Бостона закручивают гайки, и Эмма не успевает моргнуть, как отправляется в тюрьму для несовершеннолетних.
Когда её начинает тошнить по утрам, Эмма даже не удивляется. Это её жизнь, в конце-то концов, а в её жизни в последнее время происходит сплошное дерьмо. Ребенок — не худшее, что может случиться с человеком. Она могла подцепить что угодно.
Отец ребенка ни разу её не навестил.
Эмма называет мальчика Генри, в честь своего дедушки (они однажды ездили на рыбалку, это всё, что Эмма о нём помнит), а через три месяца после его рождения её отпускают на свободу. Условно-досрочное, «за хорошее поведение и ввиду особых обстоятельств».
Чудесная гуманная система не подумала, чем она будет кормить ребёнка и себя на свободе. Отчего-то никто не рвётся брать на работу мать-одиночку с судимостью. Первый год ужасен, второй — не намного лучше, и Эмма совсем забывает о той девочке, которой она была до тюрьмы и Генри, потому что девочки не выживают в тюрьме и с ребёнком.
Им совсем нечего есть, и Генри уже не плачет — тихо скулит от голода. Когда в их холодную конуру приходят соцработники и уводят мальчика, Эмма даже рада этому. Теперь о её сыне позаботятся, как не смогла она.
Старая Эмма покоится с миром.
У новой Эммы новая работа — хорошая работа. Ловить беглецов от правосудия, в основном неплательщиков алиментов и прочий сброд, совсем не трудно. Эмма находит в этом какое-то смутное удовлетворение, ей не жалко этих нелепых запутавшихся людей. Одно плохо – много на этом не заработаешь. Эмма переступает через границу легко и непринужденно — она пытается разыскать Генри, но чтобы платить за информацию, требуются огромные деньги, которые негде взять.
Она начинает ловить не только преступников.
А потом на неё выходит Голд.
Правда, тогда его никто ещё не звал мистером Голдом. Рампл — странная кличка, но она удивительно шла этому тощему вертлявому стареющему мужчине. Он совсем не нравится Эмме с первого взгляда. Со второго тоже не нравится.
И даже с третьего Эмма — красавица Эмма, умница Эмма, Эмма, теперь знающая себе цену, — не находит в мистере Голде ничего привлекательного.
Зато он хорошо платит.
Голд помогает ей вернуть Генри — подключает свои связи, нажимает на нужные кнопки. В сентябре они вместе ведут Генри в школу.
И именно тогда Эмма впервые начинает видеть в Голде человека.
А он начинает видеть в ней Эмму.
Сейчас Эмме кажется, она его по-настоящему любила.
* * *
Через восемь лет из школы возвращается Бей.
Бей чуть старше, чем была она, когда её детство внезапно и остро закончилось. Он совсем другой. Юный и беззаботный, и Эмме кажется — она такой никогда не была. С ним она может наверстать все годы, проведённые среди невыносимо скучных Взрослых Серьёзных Людей, почувствовать себя молодой и желанной. Не той статуей, которую по своему образу и подобию слепил из неё Голд. Не опасной, не безжалостной, не холодной.
Живой.
Бей ухаживает по-детски нелепо, но по-взрослому настойчиво, почти на глазах своего отца, а Эмма всё ищет причину отказать ему — и не отказывает.
Поправляя шляпку, Эмма пытается вспомнить, что она в нём нашла.
И не может.
* * *
После похорон Эмма не возвращается в дом Голда. Генри там больше нет, Бея там больше нет, там больше нет ничего.
Зато у неё ещё есть работа. Та, которую она так здорово научилась делать – найти, поймать, засунуть в багажник. Только на этот раз она не собирается передавать преступника ни в руки правосудия, ни в руки жаждущих расправы бандитов.
Только в свои собственные руки.
3
Белфайер сидит в самом красивом и дорогом баре в центре Нассау и разглядывает ночную жизнь вокруг. Он полностью доволен собой и жизнью.
Бей ни о чём не жалеет.
Наконец-то — впервые в жизни — он чувствует себя на своём месте. В собственной шкуре. Не тем, кем его считал отец. Не тем, кем его хотела воображать Эмма.
Собой.
У него достаточно денег, чтобы развлекаться до конца жизни. Тратить, сколько захочет — а хочет он не так уж много. Свобода, вот что самое прекрасное и самое бесценное. И эта свобода теперь у него есть.
Бей знает — отец никогда не заявит на него в полицию. Смерть Генри станет несчастным случаем, одним из длинной, бесконечной череды несчастных случаев, устроенных законопослушным мистером Голдом.
Бей хотел бы думать, что это потому, что отец любит его. Хотел бы — но не думает.
Он никогда не вернётся домой. Но другого сына у Голда тоже не будет.
Белфайер улыбается и идёт к стойке. На высоком стуле скучает симпатичная девушка.
— Привет, — говорит он. — Угостить тебя?
Девушка кивает.
— Вэнди, — представляется она.
— Питер, — ухмыляется Бей.
